В июле исполнилось 110 лет со дня смерти Чехова. Юбилей не вовсе круглый, да вроде бы и не отмеченный. Но покойный невольно вспоминается, когда смотришь на нынешних русских людей – из тех, что на слуху и на виду. Уши вянут – слишком веселое, что ли, выражение, чтобы на нем остановиться как на исчерпывающей формуле. Впечатление главное – овладевшей людьми дикости, причем именно видными людьми, а не "уралвагонзаводом", который был, есть и останется в некоем перманентном состоянии. Смотришь и слушаешь нынешних ораторов и думаешь: а куда подевались в России люди типа Чехова?
Конечно, речь идет не о художественном даре высшего уровня – кто будет такое спрашивать даже и с писателей, не говоря о прочих. Нет, речь идет о типе русского человека, каким он сложился в чеховское время, типе тогдашнего интеллигента. Сам Чехов в этом смысле очень типичен – помимо и вне своего индивидуального дара. Он был человек просвещенный и этой просвещенностью гордившийся. Он ведь вышел из достаточно низкого общественного слоя: отец – купец третьей гильдии, а дед вообще из крепостных крестьян. Но ведь выучился в университете, стал врачом, и этим гордился чуть ли не всю жизнь больше, чем своим писательством ("медицина – моя жена, а литература – любовница"). Чехов дорожил тем, что был "университантом". А такой статус требовал внимания к культурным достижениям времени, требовал быть на высоте тогдашней культуры. И Чехов такому уровню соответствовал. Критикуя моральную проповедь Толстого, Чехов говорил в письме: честность заставляет меня признать, что в электричестве и паре больше пользы для человечества, чем в целомудрии и воздержании от мяса.
Пар и электричество – это и был тогдашний прогрессистский потолок. До электроники и интернета человечество дошло только сейчас, но вот посмотрите, что пишут в сети люди, вполне овладевшие компьютером. Рунет – на девять десятых забор, исписанный ныне запрещенными Думой словами.
Да посмотрите на самую Думу. Ничего скандальнее недавних откровений жириновца Дегтярева не приходилось слышать. Почему мы не отмечаем как национальный праздник взятие Парижа в 1815 году? Почему забываем, что российская империя включала Финляндию и Польшу? Да если надо, мы опять освободим (!) и Берлин, и Париж. Человек, готовый жить, уже живущий в культурной изоляции от современного мира, но готовый этот мир "освободить".
Какую собственную самобытную культуру можно построить при такой установке? Да архаическую стилизацию, не больше. Вот прославился и был всячески рекламируем художник Павел Рыженко, недавно умерший. Что же он изображал на своих полотнах? Вполне фантастические образы – Пересвета, да Георгия Победоносца, а из реалий – разве что любимого Ивана Грозного, в перерыве между казнями думающего высокую думу – кого еще из врагов уничтожить. А еще написал "Страшный суд", на котором русские люди идут в рай, а солдаты НАТО и гомосексуалисты уничтожаются мстящими ангелами. И об этом восторженно пишет Егор Холмогоров в "Известиях", пораженный необыкновенной смелостью художника. А кто ему угрожал, кого ему было бояться? Креаклов? Но креаклы нынче молчат, а пишет Проханов в тех же "Известиях" – о гибели малайзийского самолета как американской провокации.
Я не случайно вспомнил Рыженко в связи с Чеховым. Оба умерли в возрасте 44 лет – такое ироническое сопоставление провела сама жизнь, сама смерть. И вот спрашивается, что осталось от Чехова и что от Рыженко. Не надо сопоставлять их индивидуальный дар – достаточно сопоставить эпохи, в которые они жили. И становится понятно, когда Россия шла к светлым вершинам и когда она скатывается в темную пропасть.
