Бывший врач Навального: "Пока у власти чекисты, обратно не поеду"

По данным проекта "ОВД-Инфо", в 2024 году фигурантами уголовных дел, возбужденных из-за протеста против войны с Украиной, стали более 1050 россиян. Власти преследовали журналистов, активистов, студентов и пенсионеров. Но одними из самых громких стали дела против представителей медицинского сообщества.

В октябре 2024 года Дорогомиловский суд Москвы приговорил к восьми годам колонии медсестру Ольгу Меньших, обвиненную в распространении "фейков" об армии РФ. Ольге Меньших 59 лет, она работала медсестрой-анестезиологом в Медико-хирургическом центре имени Пирогова в Москве.

В ноябре пять с половиной лет колонии присудили педиатру Надежде Буяновой, также обвиненной в распространении "военных фейков". Дело завели после доноса матери мальчика, который пришел к ней на прием. Она заявила, что Буянова в присутствии ребенка "высказала негативные комментарии" о его погибшем на войне отце. Врач это отрицала и настаивала на том, что ее оговорили.

Осенью прошлого года была вынуждена покинуть Россию детский невролог из Ижевска Анна Селивановская. Она уехала после обысков у группы врачей, состоявших в чате поддержки политзаключенных. Силовики пытались проверить ее и коллег на "участие в экстремистской деятельности". Тогда Селивановская рассказала СМИ, что кто-то из чата "сливал" разговоры медиков ФСБ.

В декабре 2024 года Перовский суд Москвы приговорил к четырём годам колонии кардиохирурга с двадцатилетним стажем Ивана Тищенко. Его признали виновным в финансировании экстремистской организации. По версии следствия, Тищенко жертвовал средства на деятельность Фонда борьбы с коррупцией Алексея Навального. Свидетели, которые пришли выступить на заседание суда, говорили, что Тищенко – "талантливый, чуткий и отзывчивый хирург-профессионал". Он работал по специальности около 20 лет.

Такой же срок грозит нейрохирургу из Архангельска Николаю Серебрянникову – его также обвиняют в помощи Фонду борьбы с коррупцией. Сейчас он под домашним арестом. Точных данных о том, сколько российских врачей были вынуждены покинуть страну из-за преследований и антивоенной позиции, нет.

Один из них – бывший анестезиолог-реаниматолог московского НМИЦ нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко Александр Полупан. Он входил в консилиум врачей, которые спасали Алексея Навального в Омске после его отравления в 2020 году. После гибели оппозиционера в колонии в 2023 году Полупан одним из первых заявил, что у политика не было никаких рисков, способствующих образованию тромбоэмболии. О том, что у Навального в колонии якобы оторвался тромб, сразу после его смерти писали российские государственные СМИ.

Об обстоятельствах отъезда из России весной 2023 года, жизни в эмиграции, своей новой работе в Объединенных Арабских Эмиратах и преследованиях российских коллег Александр Полупан рассказал Радио Свобода:

– С кардиохирургом Иваном Тищенко мы знакомы заочно. Я пристраивал к нему своих пациентов, у нас много общих друзей. Он очень талантливый хирург, все к нему обращались, он абсолютно безотказный человек. Это чудовищная несправедливость, что за эти донаты ФБК, от которых он сам отписался, когда про них вспомнил, он получил четыре года. Апелляции еще не было, но, по всей видимости, она тоже не сильно поможет. Внутри врачебного сообщества – тишина, все запуганы прошлыми обысками, и это понятно. Странно, что молчат приближенные к власти врачи вроде членов "Единой России" Бадмы Башанкаева и Марьяны Лысенко. Они тоже решили промолчать, хотя я уверен, что их не может не коробить эта история. Хотя врачебному сообществу интересно было бы услышать, что они об этом думают.

Александр Полупан

– Как вы считаете, почему власти все-таки раскрутили эту историю, завели дело против Ивана Тищенко и отправили его в колонию на четыре года? Это было показательное дело?

– Они сейчас достаточно плотно взялись за медиков, за антивоенные высказывания были осуждены несколько наших коллег – врачей, медсестер. Сейчас в Архангельске нейрохирурга тоже взяли за донаты. Я думаю, что они просто видят, что врачебное сообщество способно к самоорганизации, и, видимо, к медикам у них сейчас какое-то особое отношение. Но в целом, конечно, они фактически повторяют историю "дела врачей". Довольно скоро после его начала Иосиф Виссарионович [Сталин] скоропостижно скончался. Так что, может быть, это предвестник чего-то хорошего.

– Когда и как вы уехали из России?

– Я уехал окончательно в апреле 2023 года. Это было через пару месяцев после того, как вышло интервью "Медузе". На самом деле сильного давления на работе из-за этого еще не было, но об отъезде я уже задумывался. После начала войны я начал регулярно ездить в Латвию, готовить платформу для переезда. Когда я в очередной раз пересекал границу из России в Латвию, меня не пропустили, потому что там стояла пометка ФСБ, что выезд нужно согласовать с ними. На этом КПП меня не выпустили, но я смог въехать в Латвию через другой пункт и решил, что просто так, наверное, такие пометки не ставят, и лучше мне не возвращаться.

– Как у вас все сложилось в Латвии? Вы смогли работать там по специальности?

– Нет. Этот процесс занял больше времени, чем я рассчитывал. Достаточно быстро в Латвии мне подтвердили мой медицинский диплом, но, чтобы работать по специальности, надо подтвердить еще и свою лицензию анестезиолога-реаниматолога. Для того, чтобы подать ее на рассмотрение, надо сдать язык на уровень C1. Соответственно, я выучил язык, наконец смог сдать его на C1, в это время периодически работал волонтером в детской больнице. Это было бесплатно. Но для меня это было все равно важно – ходить в медицинское учреждение и хоть как-то чувствовать себя причастным к медицине. Я рассчитывал, что, когда я сдам язык на уровень С1, я смогу получить лицензию. Но они взяли полгода на рассмотрение. Только в течение полугода они скажут, признают ли они мою лицензию или надо сдавать еще какие-то экзамены. Но, учитывая, что денег у меня никаких не осталось, каких-то серьезных заработков все это время не было, я нашел работу в одной из крупных частных клиник в Эмиратах и переехал в Дубай.

Александр Полупан

– Как вы узнали об этой клинике, хотели ли вы там работать, и вообще, как этот процесс происходил?

– Процесс состоит из двух частей: первое – подтвердить свою лицензию, а второе – найти работу. Подтвердить лицензию в Дубае достаточно просто. С момента принятия решения до получения лицензии прошло пять или шесть месяцев. Там достаточно простой экзамен по специальности. Во многих странах надо сдавать всю медицину – просто терапию, акушерство-гинекологию, хирургию и так далее. В Эмиратах, если я формально подхожу по их критериям, я сдаю экзамены только по специальности. Преимущество в том, что для работы нужен английский, и не надо учить еще один язык. Потому что в европейских странах обязательным условием является достаточно свободное владение местным языком.

После этого был достаточно долгий путь поиска работы. Работу по моей специальности найти не очень просто, потому что реанимация есть только в достаточно крупных больницах. Там огромное количество маленьких частных больниц, поэтому по многим специальностям работу найти проще, но моя специализация требует именно крупной клиники. Мест не очень много, а желающих работать в Эмиратах хватает, потому что сюда едут работать врачи из всех арабских стран: здесь больше платят. Многие европейцы тоже хотят работать в ОАЭ, так как зарплаты здесь выше, чем в Европе.

– Ваша нынешняя работа сильно отличается от работы в НИИ нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко?

– Работа отличается сильно. Здесь они в целом скопировали американскую систему. У них просто калька с США, с некоторой примесью арабской роскоши, потому что денег в здравоохранение у них вливается какое-то огромное количество, и они, конечно, гораздо более расточительны, чем американцы. Но сама система полностью скопирована с американской. Все люди, которые занимают ключевые посты в больнице, где я работаю, получили образование в Соединенных Штатах, это обязательное требование.

– Можно ли сказать, что это больница для богатых?

– Я не являюсь богатым человеком, но мой работодатель оплачивает мне хорошую медицинскую страховку, которая в случае чего также позволит мне получить лечение в этой больнице. Медицинские страховки здесь у всех достаточно дорогие. Кто-то, наверное, лечится за свои деньги, просто это безумно дорого, и 90 процентов пациентов – это люди, которые лечатся по страховому полису, потому что имеют какую-то нормальную официальную работу.

– Вы удовлетворены тем, что вы получили эту работу?

– Не могу сказать, что я удовлетворен. Это гораздо лучше того, когда я был полтора года без клинической работы. Человеку, который работал в медицине, это всегда тяжело дается. Но работа в России мне нравилась гораздо больше, она была гораздо интереснее, и я люблю то место, где я работал. И в целом, если бы не вся эта ситуация, то я бы с большим удовольствием продолжал работать там, где и раньше. Но если бы я тогда не пытался, как мог, чем-то помочь Алексею Навальному, когда он сидел, у меня было бы огромное чувство вины, тем более учитывая, чем это все закончилось.

–​ Есть ли у вас представление о том, сколько врачей уехали из России после российского вторжения в Украину? Как и где они устроились?

– Я думаю, что в процентном отношении уехало очень небольшое количество. Это десятки, может быть, сотни врачей. Устроились все по-разному. Лучше позиции у тех, кто хотел уехать, давно к этому готовился. Просто уехали несколько раньше, чем планировали, но у кого-то был какой-то задел, кто-то начинал учить языки, проходить процесс подтверждения диплома и лицензии. А те люди, которые уехали без какой-либо подготовки, или еще не легализовались, или только-только легализовались. Но в любом случае, это путь, который занимает в большинстве стран полтора-два года. Кто-то выбирал страны, где легализоваться попроще, типа Сербии. Но у тех, кто уезжал в страны Евросоюза или в США, путь достаточно долгий.

Август 2020 года, Омск: Алексея Навального после отравления ядом везут в аэропорт для отправки на лечение в Германию

– Вы наверняка общаетесь с коллегами, которые остались в России. Как они описывают ситуацию с медициной во время войны? Как это отразилось на врачах и пациентах?

– Мне сложно говорить, потому что у меня все контакты в Москве, а Москва – это не совсем Россия. Насколько я знаю, в Москве, по крайней мере в крупных больницах, принципиально ничего не изменилось. Единственное, что стало много импортозамещения в плане оборудования. В сложной медицинской технике российских альтернатив, слава богу, не так много, но китайское замещение западной продукции точно везде прослеживается. Китайцы делают достаточно качественное медицинское оборудование, их расходники дешевле, они не вводят санкции, и поэтому многие больницы переходят на китайское оборудование.

Есть дефицит какого-то редкого оборудования, которое из-за санкций перестало попадать в Россию или стало гораздо дороже. Дефицит присутствует, но в Москве это некритично. В регионах, я думаю, все гораздо хуже, но какой-то информации из первоисточников у меня нет. Не все люди, которые остались в России, охотно со мной общаются. Некоторые – из-за того, что разошлись во взглядах, некоторые считают, что общаться со мной небезопасно.

– Одним из самых трагических событий 2024 года стала гибель Алексея Навального в колонии. Ни родные, ни соратники политика не сомневаются в том, что его убили, скорее всего, отравили. Вы были одним из тех, кто спас Навального после первого отравления, и тем, кто подтвердил высокую вероятность его отправления. Как вы думаете, удастся ли когда-нибудь юридически доказать, что Навального убили?

– Мне кажется, что, по большому счету, это уже доказано. В СМИ были опубликованы всякие внутренние документы, которые утекли, Юлия Навальная обнародовала какие-то факты, которые позволяют нам, по крайней мере, утверждать, что истинную причину смерти точно скрыли. Удастся ли узнать точно, что это было, был там "Новичок" или какой-то другой яд, или еще что-то, я не знаю. Я думаю, что есть люди, которые об этом знают, и когда режим сменится, а он точно рано или поздно сменится, возможно, они захотят об этом рассказать, дать свидетельские показания.

В противном случае власти должны будут устранить всех, кто знает [об обстоятельствах смерти Навального], а я не уверен, что это будет легко сделать. Я думаю, что шансы узнать правду есть. Не знаю, удастся ли это сделать журналистам-расследователям, как в прошлый раз. В этот раз власти все-таки, видимо, подготовились получше и спрятали все, убили его там, где сложнее искать следы, но, может быть, что-то и удастся найти. А может быть, когда-нибудь это обнародуют люди, которые в курсе того, что случилось. Я думаю, что далеко не все хотят быть в этом замешаны, наверняка есть люди, которых в это "вписали" без их ведома. Они просто молчат из страха.

– Вы как доктор, который был в курсе всего, что происходило с Алексеем Навальным, могли бы гипотетически принять участие в этом расследовании потом, в будущем?

– Если будут материалы, которые можно анализировать, конечно. Если меня об этом попросят. Конечно, я смогу высказать какие-то свои мысли. Но для этого надо, чтобы были какие-то факты.

– В последнее время у некоторых людей появилась небольшая надежда, что война, может быть, закончится или "встанет на паузу". Думаете ли вы о возможности вернуться в Россию?

– Я думаю, что война в любом случае когда-то закончится, потому что она не может идти вечно. Ресурсов на это не хватит ни у России, ни у Украины. Непонятно, чем она закончится, – заморозкой конфликта или чем-то еще. Я допускаю, что в 2025 году война, по крайней мере такая агрессивная война, в которой каждый день продолжают погибать люди, может быть, закончится. Но боюсь, что России от этого лучше не станет. То есть Украине станет лучше, а в России внутренние репрессии никуда не денутся. В любом случае, пока у власти чекисты, обратно я не собираюсь.